Я вообще люблю наивное искусство именно за то, что в нем нет желания понравиться, в нем нет пафоса, в нем есть что-то живое, очень человеческое.
Есть Спасская башня, а есть пирожок. Если меня спросят, что ты хочешь, я скажу – я хочу пирожок, извините за такое дурацкое сравнение. Потому что пирожок держишь в руке, он теплый, а куда девать Спасскую башню, зачем она мне нужна? Башни строятся для того, чтобы защищаться от врагов, а потом становятся декоративными. А пирожок для того, чтобы его держать в руке, есть, нюхать.
И вот такие же персонажи были в этих старинных фресках, в древних барельефах: в них было что-то такое, знаете, неуловимо-теплое и немножко нелепое, как, собственно, все мы. Детскость в хорошем смысле этого слова.
В общем, я насмотрелся этих картинок и подумал, что это же прекрасно, и это мало кто видит, потому что это в дебрях находится искусствоведения и, в общем-то, большим массам народа нашего уж точно не известно, хотя это висит в музеях и в книгах есть, но туда мало кто заглядывает. А кино, как сказал Ленин, одно из важнейших искусств, наверное, потому что оно доступно глазам народа.
Переплюнуть Норштейна
Я занимался рекламой игровой, а в какой-то момент все это бросил и опять занялся анимацией – вот этим фильмом. У меня был какой-то внутренний порыв.
Не было ни денег, ничего. Но я начал делать.
И вот я посетил одного из своих бывших клиентов. Поговорили, попили кофе. Он говорит: «Давай сделаем что-то такое для души». Отвечаю: «Я уже делаю». – «Ну, давай я денег дам». Я спрашиваю: «Чего вдруг?» Объясняю: «Фильм не окупится. Он неформатный, короткометражный, дорогой в производстве…» Предполагалась технология достаточно сложная, как Норштейн делает свое кино.
Я хотел переплюнуть Норштейна, прямо такая задача стояла – я буквально представлял, как я его переплевываю. А когда я ему рассказал, он очень смеялся и говорит: только с такими мыслями и можно начинать делать кино. Он не считал зазорным быть переплюнутым.
А тот человек дал деньги, просто вынул из кармана и дал – и мы сделали фильм.
О результате
Уже в процессе производства было понятно, что не выходит то, что мне хочется. Движение – не то, изображение – не то, музыка – не то. К концу работы я просто уже находился в глубокой депрессии даже физически.
А люди посмотрели – и им понравилось.
После первого показа в Киноцентре зрители выходили, и у них светились глаза. Они подходили и спрашивали: «Это ты снял?» Говорю: «Я, а что?» – «Получилось!» Я пошел и первый раз уснул спокойно. Просто помню, как пришел домой с мыслью, ну, ладно, раз люди говорят – значит, вышло.
Но все равно я живу с ощущением, что я всех обманул в этом смысле. Я не кокетничаю. Просто я хотел другого.
С другой стороны, знаете, фильм живет какой-то своей жизнью, расползся по всему миру.
Мне звонил священник из Испании, из Мадрида, когда он был в Москве, мы с ним встречались. Из Чикаго священник прислал мне по электронной почте письмо: «Можно ли показать фильм пастве на праздник?» Конечно, а зачем еще я его делал? Еще из заполярного Тикси со мной связывался священник.
И светские люди смотрят, и простые верующие люди смотрят. Я считаю, что мне удалось сделать что-то, что людям нужно, и мне уже приятно.
